Теодор курентзис официальный. Теодор Курентзис: «Я строю свой мир

Теодор Курентзис

Прощальное письмо Теодора Курентзиса

Мне очень сложно писать это письмо. Может быть, из-за того, что я знаю: первое, что пропадает в прощальных письмах, есть суть. Она сразу ускользает среди тектонических разрывов воспоминаний и реальности. В этот момент появляются фразы-клише: «наступило время», «все имеет свое начало и конец», «круг замкнулся» и так далее. И вообще, в жизни в такие моменты легко говорить правду, но не иметь этого в виду, или иметь это в виду, но говорить неправду. История культуры и человечества полна таких свидетельств, когда правда в конечном счете выясняется, не когда желаешь, а когда приходит время.

Все эти годы мы находились в постоянной гонке. Это не была гонка за обладанием наградами. Успех — это среднестатистический интеллектуальный вердикт, лишенный сердечного признания, поэтому про успех лучше молчать. Если он был, то в будущем он утвердится в памяти. К чему тогда была эта гонка? Может быть, мы пытались обогнать самих себя в желании увидеть собственный забытый лик, который теряется в эпидемиях нашей жизни. Может быть, это была бесконечная страсть преодолеть барьеры времени, чтобы сообщить в будущем о «сейчас». Так мы, несчастные счастливцы, гнались за неизвестным: то по Елисейским полям идей, то в справочных потерянных посылок — lost and found, found and lost. Такова, похоже, судьба мечтателя. Такова работа артиста.

Я так и не знаю, поняли ли наши любимые зрители то, что мы хотели сказать. И я не уверен, что мы будем способны когда-нибудь объяснить им и себе, к чему эта бешеная жажда прекрасного. И власть, естественно, ничего не поняла. Естественно. Для тех, кто сведущ в истории, это очевидный факт: такова и есть функция власти — не понимать. Да и понимание на самом деле не является особой привилегией, если отсутствует чувствительность.

Сейчас вспоминаю, когда впервые приехал в Пермь, я думал, что останется, когда я должен буду уехать. Я хотел создать что-то не для себя, а для людей, которые живут в этом городе. Я хотел помочь создать консерваторию, чтобы следующие поколения прекрасных музыкантов были пермяками, хотел дать стимул талантливым людям остаться здесь и развивать этот город. Я помню, как мне сказали: власть не считает это целесообразным, у города все есть, мы самые лучшие. Были такие времена. Помню, однажды депутат заявил на заседании Заксобрания: Курентзис не стоит таких денег. Я его понимаю. Ибо есть люди, которые не различают понятия цены и ценности. Оба слова имеют одинаковый корень, но часто в жизни они бывают полностью противоположны по смыслу. До этого, помню, Олег Чиркунов говорил, что у города должна быть мечта. Мне нравилась эта мысль его и Жайме Лернера, и я всегда вспоминаю Олега Чиркунова с большим уважением. Не только городу, но и людям нужна мечта. Как жить без мечты и надежды? Может быть, в этом и заключается преимущество музыки перед остальными искусствами: мечтать не на изношенном языке повседневного общения, а на избранном языке молчания подлинного человеческого духа.

Я предупреждал, что первое, что пропадает в такого рода письмах, есть суть.

Из всех, с кем мы работали в Перми, мой самый старый друг — Алексей Мирошниченко. Мы вместе взрослели, бесконечно мечтали вместе, каким был бы наш оперный театр. Часто, когда люди вырастают, они забывают свои мечты, но не мы с Алексеем. Хочу пожелать тебе озарения в жизни и искусстве, и пусть эта сцена, которую мы вместе так ждали, все-таки будет когда-нибудь построена достойными руками.

Хочу пожелать Андрею Борисову не уступать в сложных ситуациях, потому что победа — это не то, что о нас подумают, а то, что останется в мире веры и правды. Артему Абашеву хочу пожелать любить музыку так божественно и болезненно, как она того достойна.

Хочу поблагодарить всех тех людей, которые никогда не выходили на сцену, — тех, кто надел венок славы неизвестного. Обнять моих любимых солистов с надеждой, что что-то в их сердцах останется, оркестрантов, хористов, танцоров и всех коллег, которые мне доверились. Андрея Кузяева, который нас так поддержал, большого друга, который сделал меня гражданином Демидково. Галину Полушкину, которая тратила все свои деньги на утопические постановки пермской мечты. Моих любимых пермских зрителей, которые прошли этот тяжелый путь со мной, чтобы говорить в этом письме на одном языке. И, наконец, администрацию Пермского края, потому что без их полнейшего непонимания, отсутствия трепета и чуткости, я никогда не нашел бы силы принять решение покинуть свой рай.

Как Теодор Курентзис превращает петербургский Дом радио в культурный центр

Сомнения и страхи улеглись: петербуржцы, которые тревожились за мемориальный статус, архив и традиции Дома радио, нашли в лице Теодора Курентзиса не захватчика, а союзника. Ничего не будет утрачено, напротив, окажется приведено в порядок – и, самое главное, дополнится живым сегодняшним творчеством. В Доме радио отныне будет репетиционная база оркестра и хора musicAeterna, состав которого плавно мутирует. В оркестре есть люди – как, например, концертмейстер Афанасий Чупин, – которые сформировались как музыканты под руководством Курентзиса еще в Новосибирске, где была создана марка musicAeterna, затем проследовали за ним в Пермь и вот теперь выступают на первых ролях уже в Петербурге. С другой стороны, в оркестре есть новые лица – и россияне, и европейцы.

Две симфонии

В таком обновленном составе оркестр приехал в Москву, снова при поддержке банка ВТБ. В год 250-летия Бетховена Курентзис опять играет полный цикл его симфоний, впрочем теперь деля его с другим дирижером – Джованни Антонини, знакомым нам по неоднократным гастролям барочного ансамбля Il giardino armonico. Но это не в Москве: здесь Курентзис ни с кем не делил сцену Большого зала консерватории, по обыкновению начав концерт в девять вечера и отпустив счастливую публику ближе к полуночи.

Триумф был полнейшим: такой Пятой симфонии никто не слышал никогда, хотя на нашей памяти есть более чем совершенные исполнения. Курентзис сполна продемонстрировал то, что сегодня из дирижеров умеет он один – комбинировать неукротимую энергию с тщательным вниманием к деталям. Детали в Пятой симфонии все на вес золота: для современников эта партитура сплошь состояла из вдохновляющих и шокирующих новшеств, это качество не выветрилось из нее и сейчас. Именно нестандартные композиторские решения и есть то, что находит отклик в натуре Курентзиса: чем забористее музыкальный текст, тем с большим удовольствием он его преподносит.

По этой же причине исполнение Второй симфонии не оказалось столь же стопроцентно удачным. Новаторские скерцо и финал получились великолепно. А вот первые две части прошли неровно: ткань не всегда складывалась и даже рвалась в тонких местах, не обошлось и без досадных случайностей. Однако и здесь Курентзис смог передать нам глубокое слышание музыки, в том числе жестом. Если в музыке идет неуклонное крещендо, нарастание звука, а Курентзис в это время делает активное движение, меняя позу и положение на подиуме, впору задуматься о том, что в музыке в это время меняется смысловое качество, хотя мы этого и не слышим – поскольку случайных жестов, рассчитанных лишь на внешний эффект, у Курентзиса не бывает.

Что такое музыка?

На следующий день Курентзис и его музыканты были уже в своем новом доме: в петербургском Доме радио состоялся круглый стол на тему «Музыка – это зеркало или то, что отражается в нем?» Постановку вопроса придумал композитор Алексей Ретинский – первый композитор – резидент создаваемого Курентзисом на базе Дома радио культурно-образовательного центра.

33-летний композитор, на полгода резидентуры перебравшийся из Вены в Петербург, откровенно признался, что ответа на поставленный им самим вопрос он не знает, ибо, как он выразился, «чем больше я пишу музыку, тем меньше понимаю, что она собой представляет: с одной стороны, музыка вмещает в себя весь мир, поскольку состоит из многих составляющих – от философии до риторики и поэзии, с другой – она автореферентна, и чем меньше я взаимодействую с миром, будучи вынужденным сочинять в четырех стенах, тем больше этот мир открывается мне через музыку».

Курентзис от Реквиема до рассвета

Творить исключительно в одиночестве Ретинский в новой должности не будет. Помимо большого оркестрово-хорового сочинения от него ждут составления нетривиального репертуара для музыкантов оркестра и хора musicAeterna, он же будет вести ознакомительные и практические занятия (от лекций до концертных программ), продюсировать студийные записи новых камерных сочинений, устраивать знакомства музыкантов и публики с современными авторами, проводить беседы и обсуждения с присматривающейся к новому «месту силы» местной молодежью. Такой масштаб резидентской деятельности Курентзис объяснил тем, что «современные композиторы, у которых более тонкие отношения с творческими материями, способны переформатировать мышление самих музыкантов и коммуницирующей с ними слушательской среды, к тому же полугодовой «шаг», который будет отделять каждого резидента от его преемника, создаст эффективную эстафету творческих подходов и мобильно изменяемых междисциплинарных векторов».

«Это особо важно в наше время, когда стираются границы искусств», – довершил картину мира Курентзис.

Спикером круглого стола был также композитор Леонид Десятников, не избегавший иронически заземлять высокие материи диспута. Так, если Ретинский определил современную сущность ритуала как «форму встречи с Богом, которого там нет», то Десятников весело пригвоздил ритуал как «форму, из которой вытекло содержание».

Как видно, вокруг Курентзиса в Петербурге начинают кучковаться самые разные люди. Еще один гость – лидер модной петербургской группы Shortparis Николай Комягин – азартно заявил, что все те сильные эмоции, какие высоколобые подростки испытывают от академической музыки, знакомы ему по обычной попсе. Таким образом, в сухом остатке встречи оказалась критика элитарности.

Начало транспорта

В одном из интервью прежних лет Курентзис назвал самым интересным российским композитором Алексея Сысоева. Сегодня в том, что дирижер не ошибался, смогли убедиться москвичи. Они пришли на грандиозную акцию под названием «Начало движения», которую поставил режиссер Филипп Григорьян. Музыку к ней написал как раз Сысоев.

Акция прошла в московском Музее транспорта, расположенном в промзоне на задах Казанского вокзала. Музея как такового пока нет – его только планируется создать. Здание транспортного парка № 4 построили в 1929 г. по проекту архитектора Константина Мельникова и инженера Владимира Шухова, в нем ремонтировали автобусы и грузовики. В последние годы шедевр стоял закрытым, а теперь московская публика смогла увидеть его изнутри в первозданном облике – за прошедшие десятилетия из него разве что выветрился запах пролетарского пота.

В одном из громадных цехов через динамики играли Мосолов и ранний Шостакович: подборку сделал Сысоев. В других пространствах исполняли музыку его самого. Члены вокального ансамбля «Интрада» и брасс-секстет Большого театра музицировали, стоя в тех самых лотках, куда когда-то спускались механики, чтобы прикрутить тормоза. Публика ходила вокруг, не снимая верхней одежды, а над нею болталась циркачка на трапеции. На сцене царила певица Татьяна Кокорева в белом концертном платье, временами уходя отдохнуть в будку надсмотрщика. В это время становилось слышно, что в соседнем цеху вовсю стараются четыре ударника – там параллельно исполнялось другое сочинение Сысоева с применением не только барабанов, но и настоящих рессор. В следующем цеху стоял ржавый остов троллейбуса, а на видеомониторах шел путч 1991 г. Наконец, в самом дальнем ангаре показывали абстрактное техновидео под такой же техноритм – и это тоже была музыка Сысоева.

Этот современный образец «гезамткунтверка» соединил не только музыку, танец, видео и цирк, но и времена – от советского авангарда до наших дней и с мыслью о будущем: через несколько лет здесь будет еще один прекрасный московский музей со своими образовательными, тусовочными и культурными программами.

Дирижер Теодор Курентзис: Не рекламируйте дьявола

Вечная музыка, то есть камерный оркестр Musica Aeterna, созданный дирижером Теодором Курентзисом на базе Новосибирского оперного театра, не помещается в небольшом холле Первого московского хосписа. Пришлось сократить число музыкантов. Оркестр, играющий на аутентичных инструментах, на жильных струнах и старинными смычками. Pianissimo трепещут, как кровь в артериях, если вы когда-нибудь прикасались пальцами к артерии. Fortissimo отчетливы, как скальпельный разрез. Дирижирующий Курентзис похож на учителя начальных классов, который не просто рассказывает ученикам урок, а заглядывает каждому в тетрадку, следит, чтобы дети правильно выводили крючочки по прописям, помогает, если надо, грозит, если надо, пальцем и гладит, если надо, по голове. Пульт пустует. Курентзис ходит по оркестру.

Перед оркестром в небольшом холле расставлены стулья. В первых рядах сидят работающие в xосписе врачи и так называемые друзья xосписа: актрисы Татьяна Друбич и Чулпан Хаматова, танцовщик Андрис Лиепа. Музыканты (в основном молодые женщины с перепуганными глазами) попросили гостей и врачей сесть в первых рядах. Они, оркестранты, по словам Теодора Курентзиса, сами придумали играть в xосписе. Но когда пришли и увидели пациентов, то от волнения у них стали дрожать руки, и они боялись врать ноты, если пациенты будут сидеть глаза в глаза.

Курентзис скажет потом:

— Музыка — это миссия. Дать свет и любовь людям. Не только тем, кому это доступно, а всем. Мы делаем музыку не затем, чтобы заработать на хлеб. Совершить просто биологический круг — это неинтересно. Интересно становится, когда живешь духовной жизнью. К сожалению, не всем это доступно. Не все могут прийти в консерваторию. Это инициатива оркестра: сделать концерты для тех, кто не может пойти в консерваторию. Для больных, для заключенных.

Они хотели играть в хосписе. Но когда пришли и увидели пациентов, у них стали дрожать руки. Хоспис, кто не знает, это лечебное учреждение, где помогают смертельно больным людям — не вылечиться, а достойно умереть без особых страданий. Впрочем, многолетняя история Первого московского хосписа знает по крайней мере один случай, когда обреченный на смерть больной выздоровел.

Двенадцать пациентов хосписа вывезли в холл на кроватях и в инвалидных креслах. Остальные слушают музыку из своих палат. Время от времени звучанию музыки мешает тревожный писк на сестринском посту. Кто-то из пациентов зовет на помощь.

После концерта главный врач Первого московского хосписа Вера Миллионщикова скажет Курентзису, что по ее (экспертному) мнению, каждому из двенадцати слушателей он и его оркестр подарили по два дня жизни. Что на Земле полно народу, способного отнять жизнь, но подарить двадцать четыре дня жизни людям…

— Вот что вы сделали, Теодор, — будет утверждать Вера Миллионщикова, пожимая Курентзису руки.

Мы спрячемся после концерта в кабинете Миллионщиковой, и дирижер скажет мне:

— Мы приехали в Москву на «Золотую маску». А заодно… я дружу с Чулпан Хаматовой. Я позвонил ей. Я жил здесь, на Спортивной, и вот я по­звонил Чулпан и говорю: «Здесь есть такой хоспис, ты знаешь там кого-нибудь, чтобы мы пошли поиграть?» И все. Мы договорились и пришли.

Он родился в Афинах. Он говорит по-русски с заметным акцентом. Может быть, поэтому в его устах возвышенные слова типа «духовная жизнь» «музыка — это миссия» звучат нормально. Не думаешь, что он сумасшедший. Просто думаешь — иностранец.

— Есть много людей в России, которые занимаются благотворительностью всерьез. Я и мои оркестранты, мы не можем быть причислены к этим людям. Мы просто играем музыку. И мы получаем от этого не меньше, чем отдаем. Это у нас лаборатория такая в Новосибирском оперном театре, оркестр Musica Aeterna. Мы концентрируемся на ультрасовременной и барочной музыке. Это музыкальный монастырь у нас.

— А вы настоятель?

— Я рядовой грешник. Есть некоторые утопии, которые не к месту в Москве. Здесь все упирается в деньги, особенно такие вещи, как музыка или любовь. Музыка здесь слишком коммерциализирована. Эксперимент вроде нашего, может быть, и возможно осуществить в Москве, но очень сложно. В Москве все вокруг заставляет музыканта думать о том, сколько он получает в месяц и на какой машине ездит. А у нас машины нет, квартиры нет, и поэтому мы счастливы. Мы проводим двадцать четыре часа вместе. Читаем книги, учим языки.

Он собрал оркестрантов со всей страны. Ходят слухи, будто его лютнист, например, подрабатывает мытьем окон в высотных зданиях. Я спрошу:

— Откуда все эти люди? Где вы их берете?

— Это чудо. Вы знаете, музыканты, как правило, сидят на репетициях, поглядывая на часы, и стараются репетировать как можно меньше. А мои музыканты могут месяц сидеть над одним тактом. Потому что считают, что музыка того стоит. Причем за крохотную зарплату. Музыканты, которые могли бы работать в любом московском оркестре. Мы радуемся тому, что у нас есть, и перестаем печалиться о том, чего у нас нет.

— Но почему Новосибирск? — спрошу я.

— Москва, Петербург, Новосибирск или Вышний Волочек — не имеет значения. Не важно, где вы, важно с кем вы. Если вы думаете, что были бы счастливы в Париже, вы ошибаетесь. Вы скорее будете счастливы в Норильске, если, например, у вас есть там любимый человек. Новосибирск для меня просто место работы. Я согласился поехать туда при условии, что можно будет провести этот эксперимент: собрать музыкантов, которых интересует музыка.

— Публика в Новосибирске и в Москве отличается немного.

— Разве в Москве залы не наполняются людьми, которые, купив билет за полтысячи долларов, хлопают между частями?

— На все концерты приходят люди, которые хлопают между частями. Это неприятно, конечно, что люди хлопают между частями, но ничего страшного. Во времена Бетховена тоже, наверное, полно было людей, которые не знали, что между частями хлопать не надо. Это ничего не значит. Главное, что они слушают музыку, а не смотрят телевизор.

— Чем, — спрошу, — провинился телевизор?

— Телевизор основан на порнокультуре. По телевизору показывают либо черную магию, либо порно. Люди в телевизоре говорят на таком жаргоне, что, если бы Лермонтов слышал, он порезал бы себе вены.

— Но нельзя ведь отгородиться от этого. Не телевизор, так реклама на улицах. Даже Тверская похожа на Бомбей. Будучи европейцем…

— Европа, — перебьет Курентзис, — это такой мираж. Когда я прихожу в ресторан, я не чувствую себя европейцем, потому что тогда пришлось бы мелочно торговаться и попадаться на уловки моды и маркетинга. Я чувст­вую себя азиатом. Европейцем я себя чувствую в том смысле, что европейцами были Вольфганг Амадей Моцарт и Иоганн Себастьян Бах. Но в сегодняшней Европе принято извращать по-лютерански и до неузнаваемости мысли Баха, Моцарта и вообще всякого достойного человека, жившего на европейской территории. Они превратили Европу в супермаркет.

— При чем здесь лютеране?

— Я имею в виду, что люди, вместо того чтобы служить мессы, устраивают клубы. Единственная страна, которая сопротивляется, это Россия. Это страна, которая, не зная об этом, сохраняет великую культуру. Не Европа. В Европе не обсуждают мировые проблемы на кухнях. Они говорят: «Дарлинг, нам завтра на работу, ляжем спать в одиннадцать, займемся любовью в пятницу». Русская душа — это не сказка. Это удивительная наивность, которая способна поменять мир к лучшему. Искренность, любовь — пройденный этап для Европы. Немка, в отличие от русской девушки, никогда не скажет, что влюблена в тебя. Они всерьез думают, будто любовь — это когда какой-то там гормон движется по какой-то там вене и возбуждает какие-то там рецепторы головного мозга. Бах, Моцарт и Рильке не оставили «потомков». Есть, конечно, сообщества думающих и чувствующих людей, но, как правило, организм Единой Европы — это фарш. Это глобализированный мир, где каждый живущий равняется своему телу (он говорит «живет на своем теле»).

— В своем музыкальном монастыре вы просто не знаете России.

— Знаю, — возразит Курентзис. — Я всегда говорю, что это страна святых и разбойников. Можно встретить таких прекрасных людей, как нигде в мире, но есть и ужасы.

— Разбойники знакомые есть у вас?

— Разбойники знакомые есть у каждого. В частности, это люди, которые насаждают в России тюремную культуру. Разбойничьи песни, которые вы слышите в каждом такси. Я не могу их обвинять. Они зарабатывают деньги точно так же, как зарабатывает деньги продавец паленой водки или торговец наркотиками. Но почему-то мы считаем вредным для здоровья пить плохую водку и употреблять наркотики, но не считаем вредным для здоровья слушать мусорную музыку. Почему вы думаете, что для ребенка вреднее употреблять наркотики, чем смотреть криминальную хронику или «Дом-2»? Почему вы думаете, что смерть можно использовать как средство, способствующее выделению адреналина в кровь?

— Но вы ведь не можете отгородиться от этого и жить наедине со своей прекрасной музыкой.

— Понимаете, музыка — это не удовольствие, для получения которого хочется уединиться. Музыка — это лекарство. Она нужна всем. Наша забота, чтобы люди увидели, что музыка нужна всем: не только старикам и интеллигентам, но и молодым людям, и шпане. Главное, чтобы люди могли легко выбрать добро и тяжело выбрать зло.

— Я бы первым делом запретил криминальные программы на НТВ. В Греции тоже делают такие программы. Я даже подрался с одним журналистом, который перед Рождеством снимал беспризорного ребенка и спрашивал его, как тот себя чувствует, что вот у всех детей елка, подарки… И он довел этого ребенка до слез. Я не мог терпеть, когда человеческая боль продается, чтобы получить деньги. Я всегда был против и всегда буду против. И считаю, что государство должно запретить рекламу дьявола. Так и сказать: «Перестаньте рекламировать дьявола!» Вы смотрели «Дом-2»? Потерпите один раз и посмотрите. Это чудовищно. Это строится новое российское общество. Чудовищное. И это не свобода никакая. Это побуждение ко злу (он со своим греческим акцентом говорит «манипуляция на зло»). Люди попадают в зависимость от телевизора и Интернета. Им кажется, что они общаются, а на самом деле они замыкаются в своем одиночестве. Я же помню еще времена, когда не было ни Интернета, ни мобильных телефонов. Как было хорошо! Мы встречались, влюблялись друг в друга. А теперь — как в клубе. Приходишь, сидишь со стаканом, народу вроде вокруг много, музыка вроде громкая, но на самом деле ты совершенно один. Тебе дают свободу, коммуникацию, а взамен забирают душу.

— У вас нет ощущения, что мусорная культура непобедима?

— Победима. Чтобы победить, не нужна атомная бомба. Нужны простые движения. Дирижировать. Водить смычком по струнам. У людей, которые падают в эти ямы мрака, у них есть что-то светлое внутри. Надо просто их вытащить, и для этого ничего сложного не нужно. Просто протянуть руку. У меня был сосед ужасный. И дети у него были ужасные. Когда они говорили, я краснел от стыда. Но однажды я позвал их на концерт. И им по­нравилось. Они смешно говорили, что им особенно понравилась та часть, где играли громко, и та часть, где играли тихо. Можно победить. Помните, как люди вешали белые ленточки на автомобили против мигалок? Вот так нужно договориться всем, чтобы одно воскресенье не смотреть криминальную хронику и порносериалы.

— У вас, что же, никогда не опускаются руки?

— Каждый раз опускаются. А потом поднимаются. Я дирижер. У меня работа такая: опускать и поднимать руки.

Источники:

https://pikabu.ru/tag/%D0%A2%D0%B5%D0%BE%D0%B4%D0%BE%D1%80%20%D0%9A%D1%83%D1%80%D0%B5%D0%BD%D1%82%D0%B7%D0%B8%D1%81
https://www.vedomosti.ru/lifestyle/articles/2020/02/04/822261-teodor-kurentzis
https://pravoslavie.ru/36763.html