О чем произведение абрамова безотцовщина. Детские сказки онлайн
Федор Абрамов – Безотцовщина
Федор Абрамов – Безотцовщина краткое содержание
Безотцовщина читать онлайн бесплатно
Федор Александрович Абрамов
Грибово — единственное место по Черемшанке, где не держится комар. Высокий, широко расползшийся холм, как шляпа гриба-великана, поднимается над зелеными лугами. В погожие страдные дни там пикнет трава от жары, а с тонких говорливых осинок, угнездившихся по скатам холма, все лето не сходит загар. По вечерам же с лугов тянут сквозняки. Словом, как ни хитри комар, а зацепиться тут не за что.
Именно поэтому, выбирая место для новой избы на здешнем покосе, облюбовали Грибово. Изба, сложенная из крепкого, все еще сочащегося слезой сосняка, получилась добротная, просторная. Только на одних нарах, опоясывающих стены, может разместиться десятка полтора людей, а если еще застлать пол сеном, то живи хоть всем колхозом.
Днем, когда люди на пожне, у избы остаются Володька да Пуха.
С обязанностями своими Володька справлялся походя.
Присмотреть за пятью-шестью лошадьми, согреть утром и вечером чайники, нарубить дров для костра-да разве это работа для пятнадцатилетнего крепыша? Правда, он мог бы спуститься на пожню-лишние грабли там никогда не помеха, тем более что в горячие дни приходилось специально подбрасывать из деревни домохозяек и голосистый актив — молоденьких девушек из контор, студенток-отпускниц, школьниц, но Володька предпочитал другие занятия. Целыми часами бродил он с удилищем по отлогим осотистым берегам Черемшанки, валялся в избе, дурея от сна и скуки, а то опять заберется на каменный лоб, круто нависший над речкой, и сидит неподвижно и окаменело, как ястреб-рыболов, высматривающий добычу.
В последнее время Володька нашел для себя еще одно занятие-подглядывать за купальщицами. По вечерам, когда машина с домохозяйками и активистками возвращалась домой, Петька-шофер на несколько минут делал остановку напротив избы за рекой — по просьбе девчонок, которые, выскочив из кузова, со смехом наперегонки бежали к плесу.
Впрочем, смотреть, как шумно и бестолково хлопается, трется о камешник мелюзга, ему не доставляло никакого удовольствия. Но вот когда на яме показывалась светлая головка Нюры-счетоводши, сердце его схватывало непривычным холодком. Облитая розовыми лучами солнца, она, как семга, играла в кипящей воде, а потом по-мальчишески, без брызг, выгребала саженками.
Сегодня Володька напрасно лежал, затаившись в кустах, — машина, то ли потому что было уже поздно, то ли еще по какой причине, не останавливаясь, прогромыхала к броду.
Володька встал, уныло побрел к избе. Пора было разжигать огонь, кипятить чайники. Пуха, обогнав его, с лаем бросилась отгонять от избы гнедуху, немолодую, но еще довольно резвую кобылу, которая из-за любви к хлебной корке вечно торчала около жилья.
— Стой, стой! — закричал вдруг Володька.
В несколько прыжков он подбежал к гнедухе (она всегда ходила в узде), с разбегу закинул на нее свое небольшое цепкое тело, спустился с холма и галопом понесся к броду.
Машина уже проскочила речку и с воем брала пригорок.
— Девки, девки! — закричали жёнки, заметив Володьку под кустами. Смотрите-ко, разбойник!
Володька с силой поддал каблуками в бока гнедухе. И началась потеха.
Машину трясло, подбрасывало на кочках и выбоинах, девчонки и жёнки мотали головами, визжали, когда полуторку заносило на поворотах, — кто от страха, кто от удовольствия. Володька распластавшейся птицей летел за машиной. И если в ручьевинах ему удавалось догнать ее, он начинал отчаянно работать плеткой, стараясь добраться до какой-нибудь зубоскалки. Потом грузовик отрывался от него, и он, мокрый, распаленный игрой, опять скакал за ним.
Больше всего ему хотелось дотянуться до Нюры-счетоводши, — она смеялась всех громче. Но поди достань ее: забилась в самую гущу — только голова, как подсолнух, мотается. И все-таки на последнем повороте, где дорога круто забирает в лес, он сумел добраться и до Нюрочки, да так славно вытянул, что она захлебнулась от боли, а сидевшая рядом с ней Шура, бледная, недавно родившая молодуха, которой, видимо, тоже попало, заругалась:
— Дурак бестолковый! Разве так за девушками ухаживают?
Машина въехала в рослый березняк, завизжала, захлопала па корневищах, переходя на третью скорость, затем, выскочив на прогалину, последний раз махнула цветастой россыпью платков.
Володька постоял немного, прислушиваясь к удаляющемуся с-меху девчонок-то-то перемывают сейчас ему косточки, — потом вдруг вспомнил, что ему давно пора быть у избы, и резко повернул кобылу. Пуха, казалось, только этого и ждала: вырвалась вперед и, как клок пестрой шерсти, подхваченный ветром, бесшумно покатилась по влажной от росы тропинке.
В низинах уже свивался туман, было свежо в отсыревшей рубахе. На ближайшем плесе, как всегда об эту пору, закрякала утка, скликая своих детушек, — глупая, никак не может понять, что их убил Володька еще в первый день приезда на сенокос. Пуха моментально насторожила уши, но он с раздражением махнул рукой, и она послушно засеменила по тропинке.
Володька поторапливал гнедуху и ругал себя ругательски.
Лида теперь наверняка вернулись к избе, и нагоняя ему не миновать. Да нагоняй что! Ну поворчит, поразоряется Никита-так, для видимости больше, потому что бригадир; ну вцепится еще эта ехидина Параня-баба злющая, как все старые девы… Но в конце концов у него тоже не тряпка во рту, да и среди баб найдется заступница. Нет, не предстоящая головомойка беспокоила Володьку. Его тревожило другое: приехал или нет Кузьма?
Володька не то чтобы побаивался или как-то особенно уважал Кузьму. По правде говоря, он даже презирал его, презирал за житейскую простоватость, за неумение схитрить, извернуться где надо. Ну не дурак ли в самом деле?
Где хуже да труднее работа-туда и его. На Шопотки, например, сроду никто с косилкой не езживал-дорога туда грязная, с выломками, зимой едва добираются, — а этого председатель в один присест окрутил. «Кузьма Васильевич, выручай, — кроме тебя, никто не проедет», — Володька сам слышал этот разговор в правлении. Кузьма Васильевич и раскис.
И все-таки ему сейчас ох как не хотелось позориться перед Кузьмой.
«Хоть бы он заболел, хоть бы в яму какую свалился по дороге», — думал Володька.
Напрасная надежда! Едва он выехал на луг, опоясывающий холм, как тотчас же увидел лошадей Кузьмы.
Высоко на холме, будто под самым небом, жарко горел огонь, и отблески его алой попоной пламенели на белой Налетке, стоявшей рядом с рослым угольно-черным Мальчиком. Колхозницы, сгрудившись вокруг костра, готовили ужин, а один мужчина, потряхивая светлой большой головой — это был Кузьма, рубил дрова.
Володька призадержал лошадь, мучительно соображая, как ему поступить: то ли подъехать с повинной головой, то ли, напротив, подкатить этаким чертом, которому все нипочем.
Верх взяло последнее. Пропадать — так уж пропадать с музыкой!
На вечерней заре громом раскатился топот копыт. Перепуганные лошади, бродившие по лугу, ошалело всхрапывали, шарахались в стороны. Холодный ветер-откуда только взялся — резал лицо, расчесывал волосы.
У избы, едва не сбив какую-то бабу, Володька на всем скаку осадил гнедуху, лихо спрыгнул наземь.
А дальше, как и следовало ожидать, открылся, целый митинг.
— Это тебя где черти носят? — кричал, наседая, Никита. — Кто за тебя чайники греть будет?
— А если у меня гнедуха убежала?
— У тебя гнедуха-то особенная — за девками бегает, — поддела Параня.
— Я не согласен. Ежели он за кашевара, то чтобы к моему приходу все было в аккурат.
Володька метнул свирепый взгляд в сторону Кольки.
Чистенький, волосики влажные, причесаны, уже и переодеться успел: белая рубашка с коротким рукавом, на ногах тапочки. Как же, воображает себя рабочим классом, культурно отдыхающим после трудового дня!
— Что глазищами-то завзводил? — накинулась Параня. — Правду парень говорит. На год тебя старше, а за взрослого робит.
И пошло, и пошло. Манефа, Устинья, кривой Игнат, даже старик Егор, молчун по природе, и тот что-то прошамкал…
Володька едва успевал поворачиваться-так и рвали со всех сторон, как худую собачонку.
Наконец бригадир Никита, медлительный, с обвислыми, как у медведя, плечами и весь заросший черной щетиной, как бы подводя итог, обратился за сочувствием к Кузьме:
— Беда с этим парнем. И работенкой-то, кажись, не неволим, а совсем от рук отбился. Одно слово, безотцовщина…
Володька с вызовом уставился на Кузьму — ему даже пришлось приподнять подбородок, чтобы встретиться с его глазами, — дуракам всегда везет на рост. Пускай только вякнет. Он такое ему врежет — век будет помнить. Нет, ежели ты не хочешь, чтобы на тебе ездили, покажи зубы сразу, — это Володька хорошо усвоил за свои пятнадцать лет.
Но Кузьма-вот уж не от мира сего-словно спал, словно не слышал того, что тут творилось.
О чем произведение абрамова безотцовщина. Детские сказки онлайн
Федор Александрович Абрамов
Грибово — единственное место по Черемшанке, где не держится комар. Высокий, широко расползшийся холм, как шляпа гриба-великана, поднимается над зелеными лугами. В погожие страдные дни там пикнет трава от жары, а с тонких говорливых осинок, угнездившихся по скатам холма, все лето не сходит загар. По вечерам же с лугов тянут сквозняки. Словом, как ни хитри комар, а зацепиться тут не за что.
Именно поэтому, выбирая место для новой избы на здешнем покосе, облюбовали Грибово. Изба, сложенная из крепкого, все еще сочащегося слезой сосняка, получилась добротная, просторная. Только на одних нарах, опоясывающих стены, может разместиться десятка полтора людей, а если еще застлать пол сеном, то живи хоть всем колхозом.
Днем, когда люди на пожне, у избы остаются Володька да Пуха.
С обязанностями своими Володька справлялся походя.
Присмотреть за пятью-шестью лошадьми, согреть утром и вечером чайники, нарубить дров для костра-да разве это работа для пятнадцатилетнего крепыша? Правда, он мог бы спуститься на пожню-лишние грабли там никогда не помеха, тем более что в горячие дни приходилось специально подбрасывать из деревни домохозяек и голосистый актив — молоденьких девушек из контор, студенток-отпускниц, школьниц, но Володька предпочитал другие занятия. Целыми часами бродил он с удилищем по отлогим осотистым берегам Черемшанки, валялся в избе, дурея от сна и скуки, а то опять заберется на каменный лоб, круто нависший над речкой, и сидит неподвижно и окаменело, как ястреб-рыболов, высматривающий добычу.
В последнее время Володька нашел для себя еще одно занятие-подглядывать за купальщицами. По вечерам, когда машина с домохозяйками и активистками возвращалась домой, Петька-шофер на несколько минут делал остановку напротив избы за рекой — по просьбе девчонок, которые, выскочив из кузова, со смехом наперегонки бежали к плесу.
Впрочем, смотреть, как шумно и бестолково хлопается, трется о камешник мелюзга, ему не доставляло никакого удовольствия. Но вот когда на яме показывалась светлая головка Нюры-счетоводши, сердце его схватывало непривычным холодком. Облитая розовыми лучами солнца, она, как семга, играла в кипящей воде, а потом по-мальчишески, без брызг, выгребала саженками.
Сегодня Володька напрасно лежал, затаившись в кустах, — машина, то ли потому что было уже поздно, то ли еще по какой причине, не останавливаясь, прогромыхала к броду.
Володька встал, уныло побрел к избе. Пора было разжигать огонь, кипятить чайники. Пуха, обогнав его, с лаем бросилась отгонять от избы гнедуху, немолодую, но еще довольно резвую кобылу, которая из-за любви к хлебной корке вечно торчала около жилья.
— Стой, стой! — закричал вдруг Володька.
В несколько прыжков он подбежал к гнедухе (она всегда ходила в узде), с разбегу закинул на нее свое небольшое цепкое тело, спустился с холма и галопом понесся к броду.
Машина уже проскочила речку и с воем брала пригорок.
— Девки, девки! — закричали жёнки, заметив Володьку под кустами. Смотрите-ко, разбойник!
Володька с силой поддал каблуками в бока гнедухе. И началась потеха.
Машину трясло, подбрасывало на кочках и выбоинах, девчонки и жёнки мотали головами, визжали, когда полуторку заносило на поворотах, — кто от страха, кто от удовольствия. Володька распластавшейся птицей летел за машиной. И если в ручьевинах ему удавалось догнать ее, он начинал отчаянно работать плеткой, стараясь добраться до какой-нибудь зубоскалки. Потом грузовик отрывался от него, и он, мокрый, распаленный игрой, опять скакал за ним.
Больше всего ему хотелось дотянуться до Нюры-счетоводши, — она смеялась всех громче. Но поди достань ее: забилась в самую гущу — только голова, как подсолнух, мотается. И все-таки на последнем повороте, где дорога круто забирает в лес, он сумел добраться и до Нюрочки, да так славно вытянул, что она захлебнулась от боли, а сидевшая рядом с ней Шура, бледная, недавно родившая молодуха, которой, видимо, тоже попало, заругалась:
— Дурак бестолковый! Разве так за девушками ухаживают?
Машина въехала в рослый березняк, завизжала, захлопала па корневищах, переходя на третью скорость, затем, выскочив на прогалину, последний раз махнула цветастой россыпью платков.
Володька постоял немного, прислушиваясь к удаляющемуся с-меху девчонок-то-то перемывают сейчас ему косточки, — потом вдруг вспомнил, что ему давно пора быть у избы, и резко повернул кобылу. Пуха, казалось, только этого и ждала: вырвалась вперед и, как клок пестрой шерсти, подхваченный ветром, бесшумно покатилась по влажной от росы тропинке.
В низинах уже свивался туман, было свежо в отсыревшей рубахе. На ближайшем плесе, как всегда об эту пору, закрякала утка, скликая своих детушек, — глупая, никак не может понять, что их убил Володька еще в первый день приезда на сенокос. Пуха моментально насторожила уши, но он с раздражением махнул рукой, и она послушно засеменила по тропинке.
Володька поторапливал гнедуху и ругал себя ругательски.
Лида теперь наверняка вернулись к избе, и нагоняя ему не миновать. Да нагоняй что! Ну поворчит, поразоряется Никита-так, для видимости больше, потому что бригадир; ну вцепится еще эта ехидина Параня-баба злющая, как все старые девы… Но в конце концов у него тоже не тряпка во рту, да и среди баб найдется заступница. Нет, не предстоящая головомойка беспокоила Володьку. Его тревожило другое: приехал или нет Кузьма?
Володька не то чтобы побаивался или как-то особенно уважал Кузьму. По правде говоря, он даже презирал его, презирал за житейскую простоватость, за неумение схитрить, извернуться где надо. Ну не дурак ли в самом деле?
Где хуже да труднее работа-туда и его. На Шопотки, например, сроду никто с косилкой не езживал-дорога туда грязная, с выломками, зимой едва добираются, — а этого председатель в один присест окрутил. «Кузьма Васильевич, выручай, — кроме тебя, никто не проедет», — Володька сам слышал этот разговор в правлении. Кузьма Васильевич и раскис.
И все-таки ему сейчас ох как не хотелось позориться перед Кузьмой.
«Хоть бы он заболел, хоть бы в яму какую свалился по дороге», — думал Володька.
Напрасная надежда! Едва он выехал на луг, опоясывающий холм, как тотчас же увидел лошадей Кузьмы.
Высоко на холме, будто под самым небом, жарко горел огонь, и отблески его алой попоной пламенели на белой Налетке, стоявшей рядом с рослым угольно-черным Мальчиком. Колхозницы, сгрудившись вокруг костра, готовили ужин, а один мужчина, потряхивая светлой большой головой — это был Кузьма, рубил дрова.
Володька призадержал лошадь, мучительно соображая, как ему поступить: то ли подъехать с повинной головой, то ли, напротив, подкатить этаким чертом, которому все нипочем.
Верх взяло последнее. Пропадать — так уж пропадать с музыкой!
На вечерней заре громом раскатился топот копыт. Перепуганные лошади, бродившие по лугу, ошалело всхрапывали, шарахались в стороны. Холодный ветер-откуда только взялся — резал лицо, расчесывал волосы.
У избы, едва не сбив какую-то бабу, Володька на всем скаку осадил гнедуху, лихо спрыгнул наземь.
А дальше, как и следовало ожидать, открылся, целый митинг.
— Это тебя где черти носят? — кричал, наседая, Никита. — Кто за тебя чайники греть будет?
— А если у меня гнедуха убежала?
— У тебя гнедуха-то особенная — за девками бегает, — поддела Параня.
— Я не согласен. Ежели он за кашевара, то чтобы к моему приходу все было в аккурат.
Володька метнул свирепый взгляд в сторону Кольки.
Чистенький, волосики влажные, причесаны, уже и переодеться успел: белая рубашка с коротким рукавом, на ногах тапочки. Как же, воображает себя рабочим классом, культурно отдыхающим после трудового дня!
— Что глазищами-то завзводил? — накинулась Параня. — Правду парень говорит. На год тебя старше, а за взрослого робит.
И пошло, и пошло. Манефа, Устинья, кривой Игнат, даже старик Егор, молчун по природе, и тот что-то прошамкал…
Безотцовщина
Очень кратко
Пятнадцатилетний парень-безотцовщина растёт бездельником. За его воспитание берется приехавший из города мужчина, помогает ему осознать себя и заставляет подумать о будущем.
Грибово, высокий грибовидный холм, — единственное место на реке Черемшанке, где нет комаров. Именно здесь построили избу для колхозников, работающих на сенокосе. Утром косцы уходили работать, а на хозяйстве оставался Володька Фролов, парень лет пятнадцати, со своей собакой Пухой. Володька был безотцовщиной, поэтому работать его не заставляли — жалели.
Со своими обязанностями — присмотреть за лошадями, вскипятить чайник, нарубить дров — Володька справлялся мимоходом. Остальное время он проводил у реки, рыбача и подсматривая за купающимися девушками — домохозяйками и активистками, которые приезжали помогать косцам. Особенно нравилось ему смотреть на Нюру-счетоводшу.
В тот день машина с девушками не остановилась у реки, и Володька решил её догнать. Оседлав лошадь, он догнал грузовик. Сидевшие в нём бабы и девки посмеивались над Володькой, и тот «начинал отчаянно работать плёткой, стараясь добраться до какой-нибудь зубоскалки». Нюра, смеявшаяся громче всех, спряталась за подружками. Добраться до неё Володька сумел на последнем повороте, перетянул девушку плетью так, что та задохнулась от боли, и получил нагоняй от её товарки.
Вернувшись к избе вечером, Володька обнаружил там не только косцов и бригадира Никиту, но и Кузьму Антипина. Этого приехавшего из города человека, который безропотно брался за самую тяжёлую работу, Володька не особенно уважал и даже немного презирал «за житейскую простоватость, за неумение схитрить». Никиту парень не боялся, но позориться перед Кузьмой ему не хотелось.
Володька подскакал к избе «этаким чёртом, которому всё нипочём», и на него обрушился целый шквал ругани за то, что он не выполнил свои обязанности. Особенно раздражало Володьку, что в пример ему ставят Кольку, который был на год старше его, но уже работал наравне со всеми. Кузьма же ничего не сказал, только велел увести лошадей и привязать самую строптивую кобылку.
Чуть позже, ужиная у костра, работники начали издеваться над Пухой, которая была слишком мала для охотничьей собаки. Язвил, подлаживаясь к бригадиру, и Колька. Издевались над верной Пухой каждый вечер, но привыкнуть Володька не мог и постоянно обижался. Кормил он собачку исправно и всё ждал, что та вырастет, но Пуха не росла, а Никита утверждал, что она уже взрослая.
Маленькая собачка до старости щенок.
Проснувшись утром, работники ждали, когда Володька подгонит лошадей, но после завтрака обнаружили, что тот пропал. Больше всех нервничал Кузьма — ему надо было отправляться на Шопотки, куда с механической косилкой никогда не ездили. Колька, отправленный за лошадьми, сообщил, что их тоже нет — видимо, Володька не потрудился их привязать.
Тут послышались выстрелы из ружья, а затем появился и сам Володька. В руке он гордо держал белку, убитую с помощью Пухи. Этой белкой и отхлестал его Кузьма по лицу. Все начали сочувствовать безотцовщине, но Володька одинаково ненавидел и сочувствующих, и обидчика.
Некоторое время Володька пролежал в избе, глотая слёзы и иногда засыпая — сказывалась бессонная ночь. Вышел он, когда Колька пригнал лошадей. На Шопотки с Кузьмой должен был ехать Колька, но, увидев притаившегося в сенях Володьку, он предложил взять его. Володька ожидал, что Кузьма воспримет это предложение как злую шутку, но тот неожиданно согласился и велел недовольному парню собираться.
Всю длинную дорогу на Шопотки Володька молча ехал верхом, с ненавистью глядя на широкую спину Кузьмы, ехавшего впереди на косилке, и сочиняя планы страшной мести. Парня возмущала его невозмутимость — «съездил человеку по морде — и радуйся». А ведь Володька и всю ночь за белкой гонялся, и утром к избе спешил только ради Кузьмы.
С трудом перебравшись через заболоченную Черемшанку, Володька и Кузьма выехали к старой, скособоченной избёнке, наскоро подновили её и устроились на ночлег. Володьке было тоскливо в этой глуши, и вспоминалась счетоводша в красном купальнике. Пшённой кашей, сваренной на ужин, Кузьма оделил не только Володьку, но и Пуху, хотя на Грибове было принято есть своё. Володька ожидал, что, «прикормив» его, Кузьма начнёт извиняться, но тот не сказал ни слова.
Трава росла на вдающихся в реку мысах. Управлять косилкой Володька умел, хотя из-за Кольки прорваться к ней удавалось нечасто. Узнав об этом, Кузьма доверил парню нехитрый механизм, а сам тем временем расчищал соседние мысы от мусора.
И когда он сел на косилку, жизнь снова гремящим, многоцветным праздником заиграла вокруг него.
Постепенно Володька начал брать с Кузьмы пример — тоже мылся в речке после работы. С тайной гордостью он заметил, что у него такие же светлые волосы, как и у высокого, ладного Кузьмы.
Косили попеременно, днём и ночью. Кузьма был строг с Володькой, заставлял прибирать за собой, мыть нехитрую утварь. Володька не обижался, признавая справедливость его требований. Дней через пять, к вечеру, небо на западе посинело — собирался сильный дождь, а уборочная бригада на Шопотки до сих пор не прибыла. Утром на шее у Кузьмы вскочили чирьи, он не мог повернуть голову, и Володька работал теперь один, жалея, что никто этого не видит.
Днём прибыл Колька. Разговаривая с Кузьмой свысока, он заявил, что работники будут только завтра, и потребовал написать сводку. На Володьку он и вовсе не обратил внимания, а Кузьма даже не заикнулся о том, что парень работал наравне с ним. Когда Колька уехал, Кузьма назвал его паскудным парнишкой, но Володьку эти слова не обрадовали. Он заподозрил, что Кузьма решил записать его трудодни на себя.
Оставшееся время Володька работал спустя рукава и даже притворился больным. Он знал, что в селе собираются праздновать ильин день, и на Шопотки никто не приедет. Кузьма работал один, еле ворочая распухшей шеей, а Володька с тоской слушал стрёкот косилки и понимал, что пережитое им в эти дни никогда не повторится.
Он чувствовал себя обкраденным, униженным. И слепая ярость, отчаяние душили его…
Вечером началась сильная гроза. Кузьма сел писать сводку, и Володька пожалел, что притворился больным. Он мог бы отвезти сводку председателю и поучаствовать в празднике. Перестав разыгрывать больного, парень принялся седлать лошадь. Кузьма понял, что Володька его обманывал, но не ударил, а назвал дрянью и прогнал прочь. Сводку он зашил в бересту, чтобы Володька не прочитал.
Всю дорогу Володьку преследовал образ Кузьмы с перекошенным от злости и обиды лицом. Не отвлекла его даже верная Пуха, поднявшая огромного глухаря. Володька считал, что жизнь у него не складывается, даже родился он «контрабандой». У других сирот отцы на фронте погибли, а у него отца никогда не было, только отчество — Максимович.
Володька был уверен, что председатель, прочитав сводку, устроит ему головомойку, а девки и Колька на смех поднимут. Парень решил бежать. Заехав на Грибово, он собрал свои вещи, а по дороге в деревню решил вскрыть сводку. К Володькиному изумлению, Кузьма и не думал жульничать — написал в сводке только правду, даже упомянул о его притворстве.
Примчавшись в деревню вечером, Володька отдал сводку председателю, представляя, как на доске показателей, в списке косильщиков появится его фамилия — теперь-то уж Нюра перестанет над ним смеяться. Дома Володьку ждала записка от матери: у неё было ночное дежурство. Володька давно привык — такие «дежурства» случались у неё каждый праздник.
Выпив оставленный матерью «праздничный» стакан вина, Володька отправился в клуб. Центром гуляния был Колька с баяном в руках, одетый в шикарную кожаную куртку с блестящими замочками. Завели патефон, начались танцы. Володька собирался пригласить на танец Нюру, но к ней подкатил Колька, и она, «разом просияв», начала с ним кокетничать.
Не вынеся, что Нюра любезничает с таким дрянным типом, Володька схватил Кольку за блестящие замочки на куртке. Началась драка, и парня выставили из клуба. Сев на бревно у изгороди, Володька обнял не отстающую от него ни на шаг Пуху и заплакал, понимая, что он не один на свете, и есть «животина, которая любит, понимает его», и никогда не предаст, как бы груб он с ней не был.
Утреннюю тишину ещё нарушали звуки гармошки, но Володьке было уже всё равно, с кем танцует Нюра. О драке парень, однако, не жалел — он ещё всем докажет, какой Колька подлец. Володька неожиданно вспомнил, как о Кольке отзывался Кузьма, и вскочил на ноги — он тут ерундой занимается, а о Кузьме, который ждёт на Шопотках, забыл. Там же сено гниёт!
Безуспешно попытавшись растолкать смертельно пьяного бригадира Никиту, Володька схватил железную палицу и ударил о чугунный противопожарный брус. Чугун «тяжело охнул и набатом загремел на всю деревню».
Источники:
https://nice-books.ru/books/proza/sovetskaja-klassicheskaja-proza/134617-fedor-abramov-bezotcovshchina.html
https://www.litmir.me/br/?b=54275&p=1
https://briefly.ru/abramov/bezottcovshchina/
