Пелевин любовь. «Любовь к трем цукербринам» Виктора Пелевина: нас всех тошнит

Виктор Пелевин – Любовь к трем цукербринам

Виктор Пелевин – Любовь к трем цукербринам краткое содержание

Любовь к трем цукербринам читать онлайн бесплатно

Пелевин Виктор Олегович

Любовь к трем цукербринам

The universe is made of stories, not atoms.

ОБЪЯСНЕНИЯ И ОПРАВДАНИЯ

Эта странная книга содержит три повести (одна непропорционально длинная) — и объяснительный текст, соединяющий их в целое. Связующий материал (я назвал его «Киклоп») можно рассматривать в качестве дополнительного рассказа, полностью документального — хотя я признаю, что в таком качестве он никуда не годится: в нем есть длинное и подробное вступление, есть заключение, но почти отсутствует повествовательная часть, вместо которой читателя ждет несколько страниц моих шатких рассуждений, отдающих научпопом.

Я хочу попросить прощения за эти недостатки — но книга и не могла получиться иной. Говорить о работе Киклопа подробно я не стал по причинам, которые будут вполне ясны. С другой стороны, совсем не упомянуть о Киклопе я не мог тоже — иначе три моих повести потеряли бы всякую связь друг с другом: было бы непонятно, что у и их общего, кем они написаны и откуда вообще взялись.

Поэтому прошу иметь в виду: моя цель — рассказать не столько о Киклопе, сколько о том, что Киклоп увидел и понял на своем посту. Ибо многое из этого кажется мне заслуживающим внимания.

В своей книге я иногда пользуюсь научной терминологией. Хочу подчеркнуть, что я не физик и вообще не имею никаких технических познаний. Я просто пытаюсь объяснить наблюдаемую реальность в терминах, которые у всех на слуху, чтобы не придумывать слишком много неологизмов. Физик, возможно, найдет в моем рассказе нестыковки и противоречия. В таком случае предлагаю ему придумать объяснение лучше моего — и сохранить его себе на память.

Физическая сторона вопроса на самом деле не особо для меня важна. Но она довольно интересна. Во времена Галилея и Коперника полагалось во вступлении делать реверанс в сторону церковной догмы и соотносить с ней все гипотезы и предположения, а сегодня мы должны точно так же кланяться догме научной.

И если я говорю иногда про «мультиверс» и «многомерность», я делаю это примерно с теми же чувствами, с которыми Галилео мог бы упоминать в своей книге пророка Исайю и Ангелов Божьих: с робкой верой, что Святое Писание понято мной, грешным колдуном, хоть отчасти правильно.

В книге почти нет связи с актуальной действительностью. Думаю, что в наше время это скорее достоинство, чем наоборот.

Засим почтительно возлагаю к стопам Читателя и Читательницы свой скромный труд.

В начале следует описать ту точку, где сходятся все эти истории — или, может быть, откуда они расходятся.

Наверно, скорее расходятся — потому что только с учетом этого центрального события делаются понятными все изгибы прослеженных мною судеб.

Это было похоже на вспышку магния, которая запечатлела героев в случайных позах — и послала в будущее их фотографические отпечатки. Я говорю «магния», поскольку огонь и дым были настоящими. Айфон такой вспышки не даст даже по команде из АНБ. Хотя, конечно, как знать — я где-то читал, что американские смартфоны могут не только подслушивать, подсматривать и поднюхивать, но и детонировать по сигналу из центра, пробивая ушную раковину и мозг направленным взрывом аккумулятора. Наверно, конспирологический юмор.

Я знал, что не останусь Киклопом вечно.

Это опасная нервная работа, которую выполняют обычно не больше года или двух. Потом Птицы нащупывают в ткани нашего мира метающий им узел с достаточной точностью, чтобы удалить его — если надо, вместе с самой тканью. Они больше не используют в качестве оружия случайно оказавшихся рядом людей.

Так они ведут себя, когда действуют вслепую, и Киклоп случайно появляется в поле их внимания на несколько секунд. Если они твердо знают, где искать своего врага, они поступают иначе.

Как, я сейчас расскажу.

Точно подо мною располагалось рабочее место Кеши — молодого человека, различным состояниям и формам которого будет посвящена значительная часть этой книги. Можно сказать, что в то время он был самым близким мне существом — во всяком случае, в пространственном смысле.

Иногда я позволял себе нескромное, наверно, развлечение — настраивался на его ум и начинал наблюдать за происходящим в окружающем пространстве через его глаза — и даже сквозь призму его сознания. Я воспринимал не только то, что он видел, но и голоса, раздававшиеся в его уме (не буду называть их мыслями — поскольку половины из них он не слышал сам, а другой половине подчинялся без размышления).

Иногда это бывало интересно, иногда — не очень. Если он, например, включал своих японских школьниц (такое случалось, когда в офисе оставалось мало народу и Кеша был уверен, что никто не подойдет к нему со спины), его внутреннее пространство заполнялось грубоватым комментарием, похожим на футбольный. Кеша, заслуженный работник bondage/bukkake на пенсии, как бы разъяснял происходящее несмышленым профанам, которые смотрели порнушку вместе с ним. Таким профаном в эти минуты был один я — но Кеша в своем воображении транслировал сигнал на куда большую аудиторию. Все-таки поразительно, до какой степени человек общественное существо.

Когда людей в офисе собиралось слишком много, чтобы можно было смотреть порно или играть с компьютером в игры, Кеша начинал I роллить зазевавшихся граждан в интернете — словно ас Второй мировой, вылетевший на свободную охоту. Картинка на экране делалась на это время совершенно пристойной и функциональной: любой медийный работник сегодня полдня ныряет по блогосфере.

Иногда Кеша отвлекался от компьютера, глядел на своих соратников по офису — и выносил им приговор судьбы.

Наименее жесток он был к девушке Наде, занимавшейся буфетом и озеленением пространства — «если пострижется нормально и перестанет бояться людей, то найдет себе какого-нибудь азербота». Других он судил строже. Главного редактора сайта «Contra.ru» (так называлось место, где он работал) он окрестил про себя «шабесгеем» (что не мешало Кеше ежедневно перед ним заискивать — но жизнь, как известно, есть клоунада). При этом Кеша искренне считал, что влечение к виртуальным японским школьницам является нормой, а главный редактор — перверт.

Соответственно, информационный продукт родного сайта Кеша называл про себя словом «шабесгон» (даже бормотал во время дедлайнов мечтательную мантру-стишок «мой шабесгон, мой шабесгон — как много дум наводит он»). Коллег по работе он делил на «вонючек» и «усталых» (первые с годами превращались в последних, отвоняв свое — примерно как выгорающие звезды).

«Любовь к трем цукербринам» Виктора Пелевина: нас всех тошнит

Варвара Бабицкая прочитала новый роман Виктора Пелевина и очень расстроилась.

Сюжет романа такой: рассказчик получает в наследство от дядюшки большую коробку, набитую старыми книгами и брошюрами по эзотерике, выучивается медитации, отращивает третий глаз и становится ясновидящим. Киклоп — так его зовут теперь — стоит на страже мировой гармонии. День за днем он внедряется в умы обычных людей, заставляя их принимать, по видимости, мелкие и незначительные решения, которые в действительности определяют судьбу мироздания: подсказывает условной Аннушке разлить подсолнечное масло. Попутно Киклоп обнаруживает, что мир устроен как игра Аngry Birds, где злобные демоны с птичьими головами пытаются уничтожить Творца всего сущего — зеленого свина — и для этого используют людей как живые снаряды. Затем провидит будущую судьбу (в одном из возможных параллельных миров, конечно) системного администратора Кеши, в чей разум он по-соседски внедряется особенно часто.

Кеша, сотрудник оппозиционного сайта «Контра.ру» и тролль по призванию, все свое время проводит в интернете, где «использует энергию общественного возбуждения, как серфингист волну», то есть набрасывает известно что на вентилятор, наслаждается результатом и философствует:

«Ведь какие идиоты вокруг. Они полагают, что система — это Путин. Или Обама А система — это светящийся экран на расстоянии шестидесяти сантиметров от глаз. С которым мы трахаемся, советуемся и интересуемся, какие для нас сегодня будут новости Мы думаем, что экраном управляем наполовину мы, а на другую половину спецслужбы, но на самом деле сам экран уже давно управляет и нами, и спецслужбами. Вот что такое система. И как, спрашивается, с ней бороться, если про борьбу с системой мы читаем на том же экране?»

В возможном Кешином будущем эта метафора овеществляется. Человечество расфасовано по антигравитационным ячейкам над загаженной землей, в которых они плавают, как эмбрионы, на пуповинах трубок и вживленных в мозг проводов, поставляющих пищу и иллюзии — виртуальную реальность, которая заменила им реальную жизнь и выхода из которой нет.

Можно понять, что за долгие годы автор устал втолковывать нам одно и то же не меньше, чем мы — слушать, и решил наконец выговориться начистоту: в новой его книжке художественный вымысел — совсем уже скучная формальность, позволяющая под видом предисловия к притче посвятить треть романа дотошному пересказу каждой треклятой пожелтевшей страницы из дядюшкиной коробки. Поскольку Пелевин все-таки профессиональный писатель, иногда слабые угрызения совести дают о себе знать: «то, чему я посвящу следующие несколько страниц, может показаться кому-то общим местом» ­(не то что предыдущие сто пятьдесят — следует, видимо, понимать), но таким образом «у моего рассказа появится хоть какая-то теоретическая база».

Однако, с точки зрения читателя, бог с ней, с теоретической базой, был бы только рассказ. Есть такой подлый принцип советского стола заказов: чтобы купить дефицитную колбасу, нужно купить вместе с ней клейкие макароны. Правильное соотношение ингредиентов писатель может найти интуитивно, главное, в случае успеха не перепутать, что именно в этом заказе — колбаса, а что — макароны. Читатель охотно воспринимает мудрость, пока она преподносится ему в забавной форме, и когда-то Пелевин был на это мастер. Но когда читателя ловят на сомнительную сатирическую наживку, чтобы скормить ящик макулатуры из магазина «Путь к себе», он чувствует себя обманутым, и совсем не так, как может думать автор. В романе Пелевина люди — компьютерные придатки, которые постоянно жмут на рычаг, как лабораторные крысы, чтобы получить новую порцию удовольствия. Пелевин, который за долгие годы воспитал себе огромную лояльную аудиторию параноиков, охотно поддающихся авторским манипуляциям ради удовольствия их разгадывать, решил поговорить с читателем по душам, как будто рассчитывая, что крыса, лишенная поощрения, продолжит жать на рычаг для моциона.

Есть верный признак, по которому можно определить, что писатель потерял связь с реальностью и висит, опутанный проводами, в своем виртуальном пузыре в окружении воображаемых читателей: он начинает расхваливать своих героев, как уличный разносчик — свой товар.

Литературная условность традиционно позволяет писателю объявить героя красавцем, героем или мудрецом: читатель охотно верит на слово, потому что это допущение — необходимый двигатель сюжета. Чтобы оправдать этот кредит читательского доверия, много не надо, а всего-то нужна хорошая история.

Но чтобы эта условность работала, похвалы не должны быть ни слишком настойчивыми (это наводит на мысль, что автор пытается убедить в первую очередь самого себя), ни слишком конкретными. Они должны оставлять простор воображению, чтобы читатель мог натянуть на героя собственные представления о красоте и прочем, так же, как пелевинский Кеша в виртуальном будущем натягивает на своего живого «социального партнера» цифровой образ порнографической японской школьницы.

В «Любви к трем цукербринам» Пелевин простодушно и безостановочно восхищается глубиной и остроумием персонажей-клонов и, хуже того, не экономит на примерах. Это неосмотрительно. Уж если заявлено, что некий «труд должен был золотыми буквами вписать его имя в историю мировой философии, поэтому Рудольф Сергеевич шлифовал в нем каждое слово», — благоразумнее удержаться от цитирования этого труда, особенно если в собственном авторском тексте люди «загнижены неприятными сущностями» (видимо, от слова «гнида»), поезда «отходят в бесконечное число разных адресов», а метафоры в таком роде: «Есть такой анекдот про слепых, ощупывающих слона, — вот и я осваивал похожий подход к древней человеческой мудрости приветливый хобот, касавшийся моих страждущих губ, был на самом деле мокрым хвостом уходящей в забытье драг-культуры шестидесятых», — ирония просто не считывается.

Если герой описывается как «одаренный тролль», чьи «безжалостные, но точные слова» «особенно запомнились» автору, то любые слова его неизбежно оказываются безжалостными прежде всего по отношению к самому автору (правило общее, а в этом случае слова такие: «В Киеве были замечены неизвестные в форме украинских милиционеров, которые меняли рубли на гривны. Поистине, таков и ты, человек, и все твои дела под солнцем…»). Пусть пелевинский читатель готов видеть во всем сокровенную мудрость, но за это ждет, что хоть шутка скажет сама за себя. Самая смешная шутка у Пелевина такая: «Сегодня слово «рукопожатный» означает, что по вашему адресу уже выехал вежливый каменный гость». Остальные даже не буду повторять, потому что их и в первый раз придумывать не стоило. Но главное, что и мудрость в «Любви к трем цукербринам» уж слишком откровенна, растолковывается на примере Angry Birds, толкуется с помощью советского мультика, взывает к десяти заповедям, и еще, и снова, и опять, и когда на последних страницах автор пишет: «если бы я ощущал в себе задатки проповедника…», — даже страшно подумать, что было бы тогда, если он теперь еще не ощущает.

Возможно, отчасти секрет этого унылого романа-проповеди приоткрывает нам философ Кеша: «Драматизм, чтобы вы знали, работает только тогда, когда зритель забывает, что смотрит драму. Когда он об этом вспоминает, остается одна тошнота. Какие же бездари пишут скрипты для дрим-муви… Да и для всей реальности тоже». Видимо, Пелевин прав, и реальность — это сон, потому что когда он пытается нас разбудить, нас всех и правда тошнит.

Виктор Пелевин. Любовь к трем цукербринам

О головокружительной, завораживающей и роковой страсти к трем цукербринам.
«Любовь к трем цукербринам» заставляет вспомнить лучшие образцы творчества Виктора Пелевина. Этой книгой он снова бьет по самым чувствительным, болезненным точкам представителя эры потребления. Каждый год, оставаясь в тени, придерживаясь затворнического образа жизни, автор, будто из бункера, оглушает читателей новой неожиданной трактовкой бытия, в которой сплетается древний миф и уловки креативщиков, реальность и виртуальность. Что есть Человек? Часть целевой аудитории или личность? Что есть мир? Рекламный ролик в планшете или великое живое чудо? Что есть мысль? Пинг-понговый мячик, которым играют маркетологи или проявление свободной воли? Каков он, герой Generation П, в наши дни? Где он? Вы ждете ответы на эти вопросы? Вы их получите.

Но это просто нарисовано в небе, а важно в мире то, что происходит сейчас и здесь. Остальное — декорации. Вселенная существует в нас, и только в нас. Все галактики и квазары, смещения и дыры, ангелы и боги не где-то там — а вот именно тут. Если не станет человека, не будет и его вселенной. Будут, возможно, другие, но уже не с нами и не для нас.

Ведь какие идиоты вокруг. Они полагают, что система — это Путин. Или Обама. А если очень уверены, будто система — это ФРС и Йеллен-шмелен.
А система — это светящийся экран на расстоянии шестидесяти сантиметров от глаз. С которым мы трахаемся, советуемся и интересуемся, какие для нас сегодня будут новости. Путин, Обама, Йеллен — это на нём просто разные картинки. А экран один и тот же. Мы думаем, что экраном управляем наполовину мы, а на другую половину спецслужбы, но на самом деле сам экран уже давно управляет и нами, и спецслужбами. Вот что такое система. И как, спрашивается, с ней бороться, если про борьбу с ней мы читаем на том же экране?

Если вы заметили вокруг себя мир, который совсем вам не нравится, вспомните, что вы сделали, чтобы в него попасть. Может быть, вы даже не военный преступник, а слишком часто смотрите френдленту или телевизор.

Во сне следовало быть дисциплинированным гражданином и тщательно следить за речью, чтобы неосторожным словом или увесисто брошенной мыслью не оскорбить чувства других.

Мы все лишь части единого, и главным заблуждением человека является вера в то, что вокруг него — какой-то «внешний» мир, от которого он отделен воздушным зазором. Человек состоит именно из мира, прорастающего сквозь него тысячью зеленых ветвей. Он и есть переплетение ветвей, поднимающихся из озера жизни. Отражаясь в его поверхности, ветви верят в свою отдельность, как мог бы верить в нее, к примеру, зеркальный карточный валет, не догадывающийся, что им просто играют в дурака и без колоды он нефункционален.

Я не смотрел телевизор и не читал газеты. Интернетом я пользовался как загаженным станционным сортиром – быстро и брезгливо, по необходимости, почти не разглядывая роспись на стенах кабинки. И к двадцати пяти годам тревожная рябь в моей душе улеглась.

В жизни всякого молодого человека есть огромные равнины скуки. Ничего не происходит, ты цепенеешь, как дерево в июльский полдень, и кажется, что «сейчас» никогда не сдвинется с места. В эти минуты мы и принимаем свою главную позу – главную не из-за какого-то присущего ей смысла, а потому, что именно такими вечность фотографирует нас на память. Она чаще всего запоминает нас молодыми.

Ты рождаешься чистой флешкой — и на тебя в случайном порядке записываются фрагменты культурного кода, прилетающие из информационного пространства. В них больше не осталось ни слов Всевышнего, ни даже понятия о нём. Брызги говна из мирового вентилятора становятся твоей управляющей программой — и начинают определять твои поступки. А потом тебя за это милуют или казнят. Мир вливает в тебя свой гнойный тысячелетний яд, делающий тебя виноватым перед тем самым миром, который его в тебя влил.

На мягких стенах висели Домашние Картины — с одной стороны Черный Квадрат, с другой — глядящая на квадрат Джоконда, все по последней ретромоде.

Ее звали Мария Львовна. Ей было немного за сорок, у нее имелся муж и двое детей. Мужа она ненавидела за маленькую зарплату и большой член (да, бывает и такое), детей скорее любила – но проявлялась эта любовь тоже как ненависть, и они ее боялись.

Зеркало души следовало держать чистым и ясным – и делать все возможное, чтобы в нем не начиналась рябь. Поэтому я старался не причинять зла другим и следовал даже глупым социальным установлениям, если за их нарушение полагалась внутренняя кара. Я помогал людям чем мог, не делая из этого, впрочем, фетиша – и вообще был покладистым и добрым: это позволяло быстро забывать встречных.
Разумеется, я не держал зла на сделавших мне дурное, принимая это просто как одно из свойственных жизни неудобств. Я не обижался даже на тех, кто сознательно стремился меня оскорбить и унизить, видя в этом трогательную попытку набиться мне в знакомые.

Краудфандинга не хватает даже на дауншифтинг.

Просто ассемблер чужой души при близком рассмотрении редко выглядит привлекательно.

В голове обычного человека раздается множество голосов, которые он сам не сознает. Можно сказать, что в подвале человеческого ума постоянно происходит воровская сходка, где, собственно, и решается судьба всего дома. Эти голоса постоянно спорят между собой. Пока они говорят разное, крыше ничего не слышно – она лишь ощущает легкую нервозность. Потом несколько таких голосов соглашаются о чем-то друг с другом и начинают говорить в унисон. Тогда их общая громкость делается достаточной, чтобы их стало слышно наверху – и они становятся командой.

Обычный человек не то чтобы слышит голоса – он им подчиняется. Еще точней, он и есть эти голоса, поскольку до того, как команды начинают выполняться, никакого человека просто нет: личность возникает именно в процессе их воплощения в жизнь.

Еще в начале двадцать первого века Датапол – он тогда назывался по-другому, но не в этом суть, – в первый раз составил полную базу всех секс-девиантов. Технология онлайн-наблюдения тогда делала свои первые шаги. В ее основе в те дни лежал простой, но мудрый принцип. Ты будешь смеяться, Ке, но каждый профессионал знает, что вы, извращенцы, реагируете не столько на картинку, сколько на подпись под ней…
Кеша проглотил это «вы, извращенцы» безропотно. Роптать не имело смысла по многим причинам.
– На картинке может быть пожилая негритянка, режущая арбуз, а подпись будет «тинэйджеры, пойманные в ванной» – и клиент все равно кликнет по ссылке. Человеческий мозг так прошит, что словесный уровень кодировки преодолевает визуальный. Сотни лет люди кричат, что мы живем в царстве визуальных образов. Это, конечно, так – но классифицировать визуальное многообразие можно только с помощью слов. Поэтому уже в двадцать первом веке главные порносайты мира были просто филиалами Датапола. Порноролики, возможно, снимались искренними энтузиастами, но их названия придумывали офицеры полиции по специальному алгоритму, позволявшему составить, так сказать, подробное меню всех возможных девиаций. И по первому же щелчку мыши эти диагнозы навсегда застревали в личной метадате… .
– Уже в те годы офицер спецслужб мог увидеть подробное секс-досье на любого гражданина, имеющего привязанные к личным аккаунтам девайсы – а все девайсы, засвечивались после первого же использования кредитной карточки или электронной почты… Мало того, на гаджетах уже тогда стояла дистанционно управляемая камера, а потребители свято верили, что она работает только тогда, когда рядом горит махонькая зеленая лампочка, хе-хе-хе… И каждый почему-то считал себя обязанным носить в кармане так называемый смартфон – микрофон и глаз сразу нескольких спецслужб. Это было, как людям объясняли в медиа, современно и престижно…
С тех пор технологии наблюдения стали неизмеримо совершеннее. А после появления внутримозговых подключений говорить о каком-то сопротивлении сканированию просто смешно. Тебе не понять этого олимпийского всемогущества, этого божественного всеведения, с которым смотрит в ваши души любой офицер спецслужб с полным допуском…

Источники:

https://nice-books.ru/books/proza/sovremennaja-proza/15724-viktor-pelevin-lyubov-k-trem-cukerbrinam.html
https://daily.afisha.ru/archive/vozduh/books/nas-vseh-toshnit-lyubov-k-trem-cukerbrinam-viktora-pelevina/
https://citaty.info/book/viktor-pelevin/lyubov-k-trem-cukerbrinam