С ее холодною красою любила. Татьяна, русская душою, сама не зная почему…

Певец финляндки молодой

Читая «Евгения Онегина», не перестаёшь удивляться, как легко Пушкин обращается с текстом повествования, переходя от описания сюжета к полемике с коллегами по поэтическому «цеху». Так, в третьей строфе пятой главы, он пишет:

Согретый вдохновенья богом,
Другой поэт роскошным слогом
Живописал нам первый снег
И все оттенки зимних нег:
Он вас пленит, я в том уверен,
Рисуя в пламенных стихах
Прогулки тайные в санях;
Но я бороться не намерен
Ни с ним покамест, ни с тобой,
Певец финляндки молодой!

Среди повествования об Онегине и Татьяне, совершенно естественно вплетаются отголоски полемики Пушкина с Вяземским и Баратынским.
«Живописал нам первый снег» Пётр Андреевич Вяземский (1792 – 1878) в стихотворение «Первый снег» (ноябрь 1819 г.):

Пусть нежный баловень полуденной природы,
Где тень душистее, красноречивей воды,
Улыбку первую приветствует весны!
Сын пасмурных небес полуночной страны,
Обвыкший к свисту вьюг и реву непогоды,
Приветствую душой и песнью первый снег.
……………….
Как лучшая весна, как лучшей жизни младость,
Ты улыбаешься утешенной земле,
О, пламенный восторг! В душе блеснула радость,
Как искры яркие на снежном хрустале.
Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость!
Кто в тесноте саней с красавицей младой,
Ревнивых не боясь, сидел нога с ногой,
Жал руку, нежную в самом сопротивленье,
И в сердце девственном впервой любви смятенья,
И думу первую, и первый вздох зажег,
В победе сей других побед прияв залог.
…………………..
Пусть на омытые луга росой денницы
Красивая весна бросает из кошницы
Душистую лазурь и свежий блеск цветов;
Пусть, растворяя лес очарованьем нежным,
Влечёт любовников под кровом безмятежным
Предаться тихому волшебству сладких снов!—
Не изменю тебе воспоминаньем тайным,
Весны роскошныя смиренная сестра,
О сердца моего любимая пора!
С тоскою прежнею, с волненьем обычайным,
Клянусь платить тебе признательную дань;
Всегда приветствовать тебя сердечной думой,
О первенец зимы, блестящей и угрюмой!
Снег первый, наших нив о девственная ткань!

Если читать Пушкина, и до этого не читать Вяземского складывается впечатление, что он поёт ему дифирамбы:

«Согретый вдохновенья богом,
Другой поэт роскошным слогом…
…Он вас пленит, я в том уверен,…
….Но я бороться не намерен
Ни с ним покамест….»

Но если внимательно прочитать «Первый снег» Вяземского, складывается уже совсем иное представление.

Пусть нежный баловень полуденной природы,
Где тень душистее, красноречивей воды,
Улыбку первую приветствует весны!
……
Пусть на омытые луга росой денницы
Красивая весна бросает из кошницы
Душистую лазурь и свежий блеск цветов
……
Не изменю тебе воспоминаньем тайным,
Весны роскошныя смиренная сестра

Напомню, что стихотворение написано в ноябре 1819 года, вполне возможно под впечатлением только что выпавшего первого снега. И первая ассоциация, которая всплывает у поэта – это весна с другой стороны планеты, где Вяземский ни когда не был [1]. Сумбур, который твориться в голове Вяземского, при виде первого снега Пушкин не мог не заметить, поэтому чуть ранее он пишет:

Зима, …! Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка снег почуя,
Плетётся рысью, как-нибудь;
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно…

Разницу, как говорится, видно невооружённым глазом.

Полемизируя с Боратынским о Вяземском Пушкин пишет:

Он вас пленит, я в том уверен,
Рисуя в пламенных стихах
Прогулки тайные в санях…

Откликаясь при этом на строки Вяземского из «Первого снега»:

Кто в тесноте саней с красавицей младой,
Ревнивых не боясь, сидел нога с ногой,
Жал руку, нежную в самом сопротивленье,
И в сердце девственном впервой любви смятенья,
И думу первую, и первый вздох зажёг,
В победе сей других побед прияв залог.

Если сравнивать эти строки с Державиным или Жуковским, то с Пушкиным можно согласиться, но полемика то идёт о сравнении со стилем Пушкина. А здесь и сравнивать собственно нечего:

Татьяна (русская душою,
Сама не зная почему)
С её холодною красою
Любила русскую зиму,
На солнце иний в день морозный,
И сани, и зарею поздной
Сиянье розовых снегов,
И мглу крещенских вечеров.

Таким образом, то, что на первый взгляд показалось дифирамбом, на самом деле оказалось сарказмом в стиле Пушкина:

Я сам в себе уверен,
Я умник из глупцов,
Я маленький Каверин,
Лицейский Молоствов [2].

В этой эпиграмме Пушкин сравнивает себя со светскими повесами и бузотёрами. Среди них он чувствует себя самоуверенно и высокомерно. Так и Вяземский, с Боратынским, чувствуют себя в поэтической среде Петербурга самоуверенно и высокомерно, на столько, что Пушкину приходится выносить, что называется «сор из избы» и таким наглядным способом доказывать своё превосходство.

К слову, Каверин был не только другом юности Пушкина, но и другом Онегина:

Уж темно: в санки он садится.
«Пади, пади!» – раздался крик;
Морозной пылью серебрится
Его бобровый воротник.
К «Talon» помчался: он уверен,
Что там уж ждёт его Каверин.
Вошёл: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток…

В этих строках Пушкин открылся читателю в своём пристрастии в юности к разгульным попойкам, о чем красочно и подробно рассказал на страницах поэмы:

Вдовы Клико [3] или Моэта [4]
Благословенное вино
В бутылке мёрзлой для поэта
На стол тотчас принесено.
Оно сверкает Ипокреной; [5]
Оно своей игрой и пеной
(Подобием того-сего)
Меня пленяло: за него
Последний бедный лепт, бывало,
Давал я. Помните ль, друзья?
Его волшебная струя
Рождала глупостей не мало,
А сколько шуток и стихов,
И споров, и весёлых снов!

И снова полемика с Баратынским, который не задолго до этого, написал стихотворение «Пиры» (1820):

В нём укрывается отвага,
Его звездящаяся влага
Души божественной полна,
Свободно искрится она;
Как гордый ум не терпит плена,
Рвёт пробку резвою волной, —
И брызжет радостная пена
Подобье жизни молодой.

Случился скандал, цензура запретила строчку:

Как гордый ум не терпит плена,
Рвёт пробку резвою волной…

По этому поводу Вяземский писал Жуковскому (осень 1826 г.):
«Что говорить мне о новых надеждах, когда цензура глупее старого, когда Баратынскому не позволяют сравнивать шампанского с пылким умом, не терпящим плена?».
В издании 1835 г. эти строки читаются как:

Как страсть, как мысль она кипит;
В игре своей не терпит плена.

Пушкин об этом естественно знал и в «Онегине» уже пишет:

Оно своей игрой и пеной
(Подобием того-сего)…

Для читающей публики того времени, этот намёк был ясен и прозрачен. Но современному читателю он ни о чём не говорит.

И тут же полемика с Баратынским перекликается с полемикой Пушкина с Жуковским и… с цензором. Пушкин пишет:

«…за него
Последний бедный лепт, бывало,
Давал я. Помните ль, друзья?»

Но «Последний бедный лепт» уже было использовано Жуковским совсем по другому случаю в стихотворении «Императору Александру» (ноябрь 1814 г.):

О дивный век, когда певец Царя – не льстец,
Когда хвала – восторг, глас лиры глас народа,
Когда все сладкое для сердца: честь, свобода,
Великость, слава, мир, отечество, алтарь –
Все, все слилось в одно святое слово: Царь.
И кто не закипит восторгом песнопенья,
Когда и Нищета под кровлею забвенья
Последний бедный лепт за лик твой отдаёт,
И он, как друга тень, отрадный свет лиёт
Немым присутствием в обители страданья!

«Последний бедный лепт» Жуковского и Пушкина перекликается с лептом евангелиста Луки (21:1-4):

Взглянув же, Он увидел богатых, клавших дары свои в сокровищницу; увидел также и бедную вдову, положившую туда две лепты, и сказал: истинно говорю вам, что эта бедная вдова больше всех положила; ибо все те от избытка своего положили в дар Богу, а она от скудости своей положила все пропитание своё, какое имела.

Здесь смелость Пушкина переходит все разумные границы. Две лепты неизвестной женщины Луки, которые составляют почти весь её заработок, пожертвованы Богу, «Нищета» Жуковского жертвует свой последний лепт на портрет императора, чтобы он заменил собой образ Спасителя и Пушкин тоже жертвует, но… на опохмел души, чтобы встретиться со своим вдохновением.

Поистине он смеялся довольно зло, над тем, что было дорого его друзьям. Что собственно и прозвучало в его строках:

Но я бороться не намерен
Ни с ним покамест, ни с тобой,
Певец финляндки молодой!

В отношении Вяземского он уже саркастически высказался, но с Евгением Абрамовичем Баратынским (1800 – 1844) все оказалось значительно сложней. Речь идёт о его первой поэме «Эда» (1824), сам автор назвал её «Финляндской повестью».
В письме к Дельвигу 20 февраля 1826 г. Пушкин писал:
«. Что за прелесть эта «Эда»! Оригинальности рассказа наши критики не поймут. Но какое разнообразие! Гусар, Эда и сам поэт, всякий говорит по-своему. А описание лифляндской природы. чудо!».

Как это не покажется странным, но стиль Баратынского был использован Пушкиным для создания образа его (как он сам выразился) любимой Татьяны. Так Баратынский пишет:

День после, в комнатке своей,
Уже вечернею порою,
Одна, с привычною тоскою,
Сидела Эда. Перед ней
Святая Библия лежала.
На длань склонённая челом,
Она рассеянным перстом
Рассеянно перебирала
Её измятые листы
И в дни сердечной чистоты
Невольной думой улетала.
……
Чуть дышуща, бледна,
Гусара слушала она.
………
Подсел он скромно к деве скромной,
Завел он кротко с нею речь;
Её не мыслила пресечь
Она в задумчивости томной,
Внимала слабым сердцем ей, –
Так роза первых вешних дней
Лучам неверным доверяет;
Почуя тёплый ветерок,
Его лобзаньям открывает
Благоуханный свой шипок
И не предвидит хлад суровый,
Мертвящий хлад, дохнуть готовый.
………
В ней Эды прежней нет и тени,
Изнемогает в цвете дней;
Но чужды слёзы ей и пени.
Как небо зимнее, бледна,
В молчанье грусти безнадежной
Сидит недвижно у окна.
Сидит, и бури вой мятежный
Уныло слушает она…

Пушкин, сохраняя поэтический настрой Баратынского пишет:

Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит,
Она в ней ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя…
………
Татьяна, милая Татьяна!
С тобой теперь я слезы лью;
Ты в руки модного тирана
Уж отдала судьбу свою.
………
Сквозь слез не видя ничего,
Едва дыша, без возражений,
Татьяна слушала его.
………
Татьяна бедная горит;
Ее постели сон бежит;
Здоровье, жизни цвет и сладость,
Улыбка, девственный покой,
Пропало все, что звук пустой,
И меркнет милой Тани младость:
Так одевает бури тень
Едва рождающийся день.
Увы, Татьяна увядает,
Бледнеет, гаснет и молчит!
Ничто её не занимает,
Её души не шевелит.

Безусловно, Эда Баратынского была прототипом пушкинской Татьяны. Но образ Татьяны у Пушкина невообразимо глубже финляндской простушки, это не калька с неё, а развитие женского образа в русской литературе до высот Шекспира, в этом то и заключался поэтический спор Пушкина с Баратынским.
Он наглядно продемонстрировал, что можно взять оригинальную, но сырую заготовку, и довести её до мирового шедевра. И если в отношении Вяземского мы видим острый и злой пушкинский сарказм, то в отношении Баратынского он выступает как благородный мэтр, дающий своему любимому ученику мастер-класс, показав, что Эда не просто финская простушка по сюжету, но и простушка в стихотворной форме. Но таланта Баратынского (а может быть и желания), к сожалению так и не хватило, чтобы подняться до уровня своего учителя, хотя по возрасту они и были ровесниками.

[1] Вяземский ни когда не выезжал за границу далее Польши.
[2] Каверин Пётр Павлович (1794 – 1855) и Молоствов Памфамир Христофорович (1793 – 1828) – лейб-гусары, друзья Пушкина. Каверин и Молоствов были прототипами Анатоль Курагина и Долохова в романе «Война и мир», причём именно Каверин исполнил трюк с выходом в окно. В 1817-м году в доме Николая Тургенева, на Фонтанке, Пётр в присутствии Пушкина залпом выпивает из горла без передышки пять бутылок шампанского. После этого отворяет окно третьего этажа и. выходит погулять. Все с ужасом думали, что он вот-вот сорвётся и упадёт на мостовую. Между тем, подхватив шестую бутылку «Клико», гуляка ступает на карниз, идёт по нему, декламируя сатирические строки о покойном императоре Павле.
[3] «Вдова Клико Понсарден» – известная компания-производитель шампанских вин; находится во французском Реймсе. Фирма основана в 1772 году Филиппом Клико-Муирон.
[4] «Моэ Шадо» – один из крупнейших мировых производителей шампанского, основан в 1743 году Клодом Моэтом.
[5] Ипокрена (Гиппокрена) – название источника на горе Геликон, который образовался от удара копыта Пегаса, коня Зевса, верховного бога Олимпа. Считалось, что всякий, кто испил воды из Ипокрены, обретает поэтический дар, становится поэтом.

Почему Пушкин называет Татьяну русскою душою. Очень нуже ответ+Плис приведите цитаты. буду очень благодарен

Татьяна (русская душою,

Сама не зная, почему)

С ее холодною красою

Любила русскую зиму.

Для “мечтательницы нежной” природа полна тайн и загадок. Еще до того, как “обманы Ричардсона и Руссо” начнут занимать ее ум, Татьяна легко и естественно входит в волшебный мир русского фольклора. Она чуждалась шумных детских забав, так как “страшные рассказы зимою в темноте ночей пленяли больше сердце ей”. Татьяна неотделима от национальной простонародной стихии с ее поверьями, обрядами, гаданиями, ворожбой, вещими снами.

Татьяна верила преданьям

И снам, и карточным гаданьям,

И предсказаниям луны.

Даже сон Татьяны весь соткан из образов старинных русских сказок. Таким образом, личность Татьяны была сформирована обстановкой, в которой она росла и воспитывалась не под руководством гувернантки-француженки, а под присмотром крепостной няни. Развитие души Татьяны, ее нравственности происходит под влиянием народной культуры, быта, нравов и обычаев.

Милые сердцу Татьяны картины родной природы остаются с ней и в великосветском холодном Петербурге. Вынужденная скрывать свои чувства, Татьяна своим внутренним взором видит знакомый деревенский пейзаж, лишенный экзотики, но овеянный неповторимой прелестью.

Татьяна смотрит и не видит,

Волненье света ненавидит;

Ей душно здесь.. . она мечтой

Стремится к жизни полевой,

В деревню, к бедным поселянам

В уединенный уголок.

Значит, маска “равнодушной княгини” скрывает лицо “простой девы” с прежними стремлениями. Мир нравственных ценностей не изменился. Пышность роскошной гостиной, успехи в свете она называет “ветошью маскарада”, потому что “этот блеск, и шум, и чад” не может скрыть пустоты и внутреннего убожества столичной жизни.

Все поступки Татьяны, все ее мысли и чувства окрашены народной моралью, которую она вобрала в себя с детства. В соответствии с народными традициями Пушкин наделяет свою любимую героиню исключительной душевной цельностью. Поэтому, полюбив Онегина, она первая объясняется ему в любви, преступая условности дворянской морали. Под влиянием народных традиций, которые внушают детям уважение и почтение к своим родителям, Татьяна выходит замуж, подчиняясь воле матери, которая хочет устроить ее жизнь.

Читаем и разбираем “Евгения Онегина”. Глава V Часть 1

Как и у каждой главы, тут есть свой эпиграф.
О, не знай сих страшных снов
Ты, моя Светлана!
Жуковский.

Это один из заключительных стихов баллады Жуковского “Светлана” (1812), которая в свою очередь вольная обработка сюжета баллады Бюргера “Ленора” (1773). “Светлана” считалась образцом романтического фольклоризма, отсюда понятно и направление V главы и кто по мнению автора, будет главным персонажем.

В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь. Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор,
На стеклах легкие узоры,
Деревья в зимнем серебре,
Сорок веселых на дворе
И мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
Все ярко, все бело кругом.

Про поздний снег – это вообще очень большая редкость в те годы. Если же переводить действия романа в реальное время, сиречь в осень 1820 – зиму 1821 года, то как раз в ту зиму снег выпал очень рано, затем растаял, а затем выпал снова.
Следующий отрывок один из самых цитируемых и узнаваемых. тысячи школьников многие поколения зубрили именно его. Почему – мне трудно ответить. Но факт остается фактом.

Зима. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь;
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно.

Никак не мог понять выражение плестись рысью. Рысь – это средняя скорость лошади, если это можно так назвать — быстрее шага, но медленнее галопа. Хотя некоторые лошади на рыси могли обходить даже галопирующих. Так что для меня плестись рысью – некий оксюморон.

В данном случае, кибитка – это крытая дорожная повозка для ямщика. Ну и соответственно облучок -толстая деревянная скрепа, огибающая верхнюю часть такой повозки. Что такое тулуп, наверное, Вы знаете, а вот кушак – это просто пояс. Часть, так сказать, форменной одежды ямщика. Ну и под конец скажу, что жучка обозначена с маленькой буквы потому что это просто тогдашнее обозначение дворняги, а не кличка животного.

Но, может быть, такого рода
Картины вас не привлекут:
Все это низкая природа;
Изящного не много тут.
Согретый вдохновенья богом,
Другой поэт роскошным слогом
Живописал нам первый снег
И все оттенки зимних нег
Он вас пленит, я в том уверен,
Рисуя в пламенных стихах
Прогулки тайные в санях;
Но я бороться не намерен
Ни с ним покамест, ни с тобой,
Певец финляндки молодой!

П.А. Вяземский

Другой поэт – это про Вяземского, и его стихотворение “Первый снег”. А “певец финляндки молодой” – это аллюзия на “Эду” Баратынского. Почему именно финляндки- мы с Вами уже разбирали в одном из предыдущих постов.
Дальше – без комментариев, ибо еще один всеми знаемый и многими учимый кусок

Татьяна (русская душою,
Сама не зная почему)
С ее холодною красою
Любила русскую зиму,
На солнце иний в день морозный,
И сани, и зарею поздной
Сиянье розовых снегов,
И мглу крещенских вечеров.
По старине торжествовали
В их доме эти вечера:
Служанки со всего двора
Про барышень своих гадали
И им сулили каждый год
Мужьев военных и поход.

Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Ее тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь.
Жеманный кот, на печке сидя,
Мурлыча, лапкой рыльце мыл:
То несомненный знак ей был,
Что едут гости. Вдруг увидя
Младой двурогий лик луны
На небе с левой стороны,

Она дрожала и бледнела.
Когда ж падучая звезда
По небу темному летела
И рассыпалася, — тогда
В смятенье Таня торопилась,
Пока звезда еще катилась,
Желанье сердца ей шепнуть.
Когда случалось где-нибудь
Ей встретить черного монаха
Иль быстрый заяц меж полей
Перебегал дорогу ей,
Не зная, что начать со страха,
Предчувствий горестных полна,
Ждала несчастья уж она.

Что ж? Тайну прелесть находила
И в самом ужасе она:
Так нас природа сотворила,
К противуречию склонна.
Настали святки. То-то радость!
Гадает ветреная младость,
Которой ничего не жаль,
Перед которой жизни даль
Лежит светла, необозрима;
Гадает старость сквозь очки
У гробовой своей доски,
Все потеряв невозвратимо;
И все равно: надежда им
Лжет детским лепетом своим.

Продолжение следует.
Приятного времени суток.

Источники:

https://www.proza.ru/2018/05/05/114
https://otvet.mail.ru/question/54001977
https://id77.livejournal.com/1398336.html